Со сменой государственных праздников каждому приходится определяться, как их провести. Помнится, 7 ноября по молодости лет «ходили мы колоннами, пивали спирт баллонами и дралися за девичью честь». Потом тоже собирались нетихими компаниями и обсуждали что попало на кухнях. Этакие советские революционеры, кухонно-карманные! К чему эти кухонные революции привели, знаем все. Как всегда, романтика закончилась тем, что к власти снова пришли несимпатичные, зато открыто пьющие галлонами виски люди, а видения будущего как не было, так и нет у большинства жителей родной страны. Цена на нефть снова падает, оппозиция громко кричит о смене режима, снова грядут экономические трудности, а у большинства как не было, так и нет времени подумать о своем месте в историческом потоке. На волне патриотизма опять у масся народа одна доминанта в голове: «Крымнаш, а там как Бог даст».

Чтобы избавиться от общения с традиционно-праздничным бессмысленным и беспощадным словоблудием, мне захотелось вернуться к традициям бесед и чаепитий без алкоголических и политических споров. Два музея предоставляли такую возможность в канун наступления дня примирения. В Дом Павла Кузнецова доктор и художник Алексей Трубецков приглашал на 4-ю беседу об искусстве фотографии, а Музее-усадьбе В.Э. Борисова-Мусатова Тамара Фокина проводила гостиную с чаепитием и презентацию своей новой книги «Четвертая Элоиза, или Комбинированный витраж».

Именно в такую книгу переросло ее прекрасное «учебное пособие» «Саратов-Маалот: переписка как целостный феномен», на самом деле замаскировавшее под своей обложкой забытый жанр эпистолярного романа. Конечно, я пошел на обе посиделки. И не разочаровался. Идентификация с традицией состоялась. Пожалуй, самое главное достояние обоих музеев – музеификация и сохранение традиций неспешных бесед за чашкой чая, особенно ценных сейчас, когда выросшее благосостояние все чаще подталкивает людей собираться, чтоб напиться и нажраться, а потом за Путина и Крым подраться. Слава Богу, пока в основном виртуально.

В Доме Павла Кузнецова в последний день октября состоялись сразу две встречи. Одна из них – с врачом и художником Алексеем Трубецковым. Сражение, о котором он предложил побеседовать, тоже было вполне виртуальным, развернувшимся между фотографами и художниками средины прошлого века по поводу того, кто правильней отражает реальность. Поговорили о появлении и ценности таких направлений, как фотореализм, а потом и гиперреализм, когда художники красками и кистями по проекции слайда на холст или стену превращали фотографии в отфотошопленные картинки. Поговорили о том, как советские рамки соцреализма были прорваны с помощью маскировки практически антисоветских картинок под раскрашенные фотографии, а значит, имевшие все признаки натуральной достоверности как факт свершившегося события. Очень приятно поговорили об играх создания взаимопроникающих реальностей изобразительных технологий.

А потом со второго этажа спустилась автор «текущей», очередной выставки московская художница Ирина Затуловская. Поразительные и скупые мазки ее работ все от обратного – реальность фактуры материалов, которые использованы художницей для работы, контрастирует с условностью письма. Они выполнены на ржавых листах кровельного железа, старых наличниках, подгнивших досках сараев, что придает им одновременно характер случайного детского рисунка и абсолютную достоверность бытия мечты художника. Вершина, главный аккорд выставки, поразившей меня в самое сердце, – автопортрет, выполненный несколькими скупыми, жесткими мазками на старой разделочной доске, коричневой и щербатой от хозяйского ножа. Встает перед глазами картина сурового быта и несытого существования. Почему-то семья, в которой вырос автор портрета, представилась мне такой, которая в народе называется «Вдовий пароход»: под одной крышей живут несколько поколений женщин, мужчины которых, подарив им недолгое счастье, пропадают на фронтах, в лагерях или стройках века, оставляя вчерашних милых на тоску-печаль вечного ожидания. Вся эта тоска — печаль, хлопотливое постукивание по разделочной доске и вечная нехватка красок – и для жизни, и для живописи. Несколько поколений женщин, приученных к жестокой экономии выживания, встали за этим автопортретом, скупым в изобразительных средствах и бесконечно богатым историей женских судеб сразу нескольких поколений россиянок. Классный, концептуальный художник…, ее работы напрочь отрицают реальность, которую можно построить и увидеть с помощью объектива. Это великий свидетель реальности бытия души.

1 ноября Тамара Петровна Фокина приглашала гостей не к себе, а в Музей-усадьбу В.Э. Борисова-Мусатова, где проведение литературный чаепитий после выхода ее очередной книги стало уже традицией. Насельники музея всегда готовятся к тому, чтобы охотно и профессионально анализировать и обсуждать очень непростые, многослойные тексты Тамары Фокиной, демонстрируя профессионализм не меньший, чем тот, который проявляют при обсуждении живописных полотен.

Книга «Четвертая Элоиза..», построенная по принципу «самоигральности», вышла очень непростой. Она собрала множество текстов вокруг текста переписки Тамары Петровны с мужчиной, бывшим романтической мечтой ее юности, но не знавшим об этом до самой старости. Нет, до самой пенсии, поскольку старым «Вадима», героя романа и соавтора переписки, язык не поворачивается назвать.

Вадим Цивлин, «В» – корреспондент «Тамары», «Т», давно живущий в Израиле, но оставшийся классическим русским интеллигентом во всех смыслах этого слова. Одноклассник из городка Борисоглебска смог стать незаявленным на обложке соавтором романа. Но роман в письмах – только часть книги, очень похожей на картины Ирины Затуловской. Когда один слой жизненной фактуры ложится на другой, третий, все это рефлексируется, а потом записывается поверху несколькими новыми мазками, под которыми скрыто богатство множества «мечт», жизненных историй, скрытых и проявленных тенденций и интенций.

Чтобы написать о такой книге, нужно зацепиться за что-то очень простое, а потом раскручивать это простое знание через свое видение самой Тамары Петровны и ее литературных и окололитературных построений, ее бесконечных и кропотливых трудов выстраивания метафизической картины саратовского бытия, картины бытования русской провинции нашего времени.

Для меня самой важной и неожиданной частью почти трехчасовой беседы стал рассказ Тамары Петровны о том, как она прыгала в юности с парашютом. Больше полвека прошло, а тело, оказалось, помнит все ощущения: и выход на крыло аэроплана, и ощущение рывка, и восторг полета, и удар приземления, и рисковый восторг гашения купола.

В жизни Тамары Петровны было много слов и текстов. И не слишком много телесно запоминаемых событий. Но оказалось, что именно память тела о несостоявшихся событиях большой любви и есть энергия, породившая прекрасный роман «Саратов – Маалот…». А привычка умничать породила текст «Четвертой Элоизы…».

Именно память тела, память трепета и ожидания, телесное переживание мечты стало тем камертоном, на чистое звучание которого отозвался проживший не самую простую жизнь еврей, переживший тяготы репатриации, нашедший маленький уголок в крошечном саду, куда можно уйти от мирской суеты. Человек, которому даже приезд пары старых друзей на пару дней – тяжкая обуза, ломающая весь его ежедневный жизненный уклад. Какой силы, какой чистоты должен был быть этот зов, чтобы посторонний человек увидел в письме от практически незнакомого человека не докуку, обузу в лице давно не юной дамы, даже не подруги детства, а детской незнакомки, а призыв воли Его, на который невозможно не отозваться.

Почему-то у меня внутри долго не формировалось понимание того, как обычное электронное письмо может вдруг прозвучать как Глас Божий. Маленькая фразочка в одном из писем «Т» как бы прорисовала набросок пути, по которому пришлось пройти Тамаре Петровне. Пути, который привел ее на край, за которым остается сделать только один шаг. Дословно под рукой этой фразы нет, но речь шла об искусах философии постмодернизма как инструменте разрушения многих мифов, на которых строилась картина мира советского человека, тем более преподавателя, транслирующего «в массы» марксистко-ленинское мировоззрение. Такая деконструкция жизнеобразующих мифологических построек проходит весьма болезненно, не принося взамен жизнеутверждающих «вижн» будущего жизнеустройства.

Тем более, когда и биографическое бытование расползается по клочкам: дети и внуки живут далеко, регалии саратовского профессора в тамошней академической среде рассматриваются с любопытством, но без энтузиазма, значит, философствование как опора, как инструмент для жизнеобеспечения не годится. Давно ушел из жизни муж, а вместе с ним ушло и шаткое благополучие. В нашем жестоком государстве перспективы обеспеченной, спокойной старости мгновенно превращаются в «период дожития», как его злобно именуют специалисты- демографы.

Все пришло в смятение и ужас. Вспоминается, как на одном заседании философского общества им. С. Франка после доклада Т.П.Фокиной о каком-то из французских постмодернистов один из ошеломленных слушателей сумел сформулировать вопрос только день или два спустя. Когда он подошел с ним к Тамаре Петровне, она пренебрежительно дала блестящий ответ: «Вы опоздали, молодой человек. Событие сознания состоялось. Я уж и не припомню, о чем там, в этом докладе, речь то шла!» То есть, разрушая мифологию прошлой жизни, новые штудии не помогали создать опору жизнеустройству, не работали на создание приемлемой онтологической картины мира. Человек оказывается в идеологической и человеческой пустоте. И обращается внутрь себя, чтобы понять, в чем же реально его суть и назначение.

Когда человек задает себе такие вопросы искренне, с него осыпаются конструкции эго, он начинает искать суть, отличную от заслуженных регалий, игра ума становится пустой обузой. С этого и начинается движение по Пути, его поиск. Обусловленность обстоятельствами прожитой жизни – это та основа, на которой формируется ложный центр личности, в просторечии именуемый Эго. Эго стремится к отчуждению себя от окружающего мира и постоянно занято самоотрицанием с последующим компенсаторным самоутверждением.

Проявление Воли Его в бытии человека с сильным эго сильно затруднено. Эго является встроенной «глушилкой» сигналов Божественного. Поэтому в таких случаях Божественному приходится действовать через необходимость, через ситуации, заставляющие человека двигаться в нужном направлении. Молитва очищает сердце и делает его чутким. Искренняя готовность следовать воле Его позволяет придти к ощущению Воли в повседневной жизни.

Поначалу Воля Его, в бытии ищущего проявляется от случая к случаю, проблесками. Как правило, это импульс, внезапное побуждение к действию, неожиданное решение. Именно это и случилось с «Т»- ее позыв к письму был неожидан для нее самой, и все сложилось чудесным образом. Побуждение это иррационально, объяснить его логически трудно, и если вмешивать сюда ум, то он все разрушит. Глупо обсуждать свое переживание с людьми, умудренными житейским опытом, поскольку их советы собьют Вас с толку, вы запутаетесь, и не сможете следовать тому, что чувствовали.

Для Тамары Петровны было чудом послать практически незнакомому человеку слова, под которыми скрыто отчаянное « Я Вас люблю. Чего же боле…».

Говорить и умничать постороннему, третьему человеку о событии божественного вмешательства в судьбу двух человек — это, по меньшей мере, духовное преступление против собственной природы. Но после бесчисленных и бесстрашных препарирований другими досужими «чужими» уже отгоревшего романа и анализов «охрестоматившихся» текстов, помещенных в «Четвертой Элоизе», я все-таки рискну свои гипотезы озвучить.

Вспомнился эпизод средины 90-х, когда Саратовского преподавателя марксистской философии, женщину молочно-восковой степени зрелости, члена парткома СГУ и философа, пользующегося в провинциальном профессиональном сообществе репутацией мыслителя высокого полета, отправили в Москву на обязательные тогда курсы повышения квалификации. Квалификация советского марксиста в те времена определялась в основном количеством и уровнем тусовок, в которых его считали «за своего», где он мог поддерживать беседы в рамках тех локальных дискурсов, которые считались профессиональным языком. Московские тусовки считались самыми замкнутыми, попасть туда была высокая честь и верх профессионального совершенства. В аспирантские годы мы такие тусовки обзывали «норками», где «Каины жрут окалину и поют окаянну». Эти бессмысленные «поэтические» звукосочетания идеально выражали и наше отношение к таким тусовкам, и бессмысленность произносимых «священных текстов» завсегдатаев и корифеев.

Так вот на одном из таких «высоких собраний» московские тусовщики просто не приняли в свой круг Тамару Петровну. Я помню ее рассказ том, как она не могла понять практически ни слова «в высоко ученых» диалогах московских «окаинн», как ее пренебрежительно не замечали дамы, чирикающие между собой на птичьем диалекте марксизма московского разлива, хорошо понимаю сжигавшее ее бешенство. После этого она вышла из-под обаяния профессионального сообщества «Каинов» и занялась системно-деятельностной методологией, вошла в ММК («Московский методологический кружок»), стала одним из лидеров Саратовского оргкомитета проблемно-деловых игр, заведующей кафедрой методологического обеспечения управленческой деятельности (МОУД). И, как джинн из восточной сказки, занялась практикой создания и разрушения организаций, без которых немыслимо переформатирование структур и институтов периода крушение советской экономики и создания на развалинах некоего подобия капитализма и суверенной российской демократии.

Именно на этом поприще обрела она все те титулы и звания, которые так напугали друга ее детства и вполне сложившегося, далеко не юного соавтора из еще более глухой, чем Саратов, «деревни» — израильского городка Маалот — Вадима. И именно от всего этого багажа ей пришлось отказаться, услышав Волю Его, иначе на том конце коммуникации никакого отзвука не возникло бы. Она бы не вышла из «Каиновой норки».

«Саратов- Маалот» — свидетельство того, что «Т» из нее таки вышла и прошла часть дороги. Поэтому так неоспоримо ценно это свидетельство. Но «Четвертая Элоиза» — это уже карта расположения в пространстве «норок», описание хождений вокруг них и мук уже сбитого этими хОжениями с Пути человека. Привлекши к анализу Его Воли дам и джентельменов из множества «Каиновых норок», умничающих за деньги и без денег по любому поводу, Тамара Петровна отказалась от собственной Божественной Сути ради включения «умничания», завершения бессмысленного в этой ситуации «интеллектуального труда». И «Т» исчезла. А с Тамарой Петровной, вовсю впавшей в грех просветительства малознакомого еврея, еврею говорить стало не о чем. Сути не осталось.

И не случаен в тексте «Четвертой Элоизы» вопль одного из немногочисленных мужчин, отозвавшихся на текст переписки «Саратов Маалот», – культуролога С. Трунева: «…однако не считаю, что ваша книга — фуфло!»

Вот, собственно и вся печальная история бегства от Воли Его. Очень уж тяжкий крест – идти по Пути Его.

Но Тамара Петровна не была бы Фокиной, как не была бы и «Т», если бы не нашла в себе сил искать Пути без партнера. И дай ей силы не остановиться в поисках пути к Партнеру, творящему и проявляющем истинную сущность бытия каждой ищущей души. Доверие Сердцу, следование своим ощущениям, не вмешивающим сюда болтовню ума, позволяет получить новый опыт, за пределами повседневной рациональности, расширить Понимание. Следование Воле Его не может быть полным сразу же после Сдачи на Волю Его. Следование вступает в трение и с желаниями, и с обусловленностью. В этом усилии, в этом сознательно принимаемом страдании происходит медленная, но неумолимая трансформация, в которой человек становится проводником чистой Воли, без примесей Эго.

Я тоже долго проживал этот текст «не рецензии». Это совсем другой, мучительный, но единственный путь.

Алексей Шминке,

бродячий философ